Что же мы все-таки сделали?
В последнее время участились разговоры о том, какой вклад мы, то есть создатели «теории кризиса», внесли в науку. Термин «теория кризиса» взят в кавычки не просто так: дело в том, что мы сделали акцент на кризисе, поскольку первыми описали его механизм. Но в реальности, наша теория описывает общие закономерности современной парадигмы экономического развития. И по этой причине ограничивать ее только кризисными механизмами не совсем правильно.
Начнем мы с того, что изучение любой системы требует описание «базового» процесса, развитие которой и дает описание системы в целом. Все остальные процессы являются вспомогательными, то есть они могут главный процесс приостановить, ускорить или даже обратить вспять. Но они не могут изменить его базовое влияние на систему в целом. Отметим, что для современной экономической модели, такого общепринятого базового процесса не существует.
Адам Смит описывал экономические процессы как нечто существующее почти независимо от деятельности конкретного человека. Он говорил о важности предпринимательской инициативы, о важности свободы торговли, о разделении труда — но описывал некий объект существующий независимо от него. Базового процесса развития он не выделял.
Тем не менее, именно Адаму Смиту принадлежит мысль, что в замкнутой системе уровень разделения труда развивается только до некоторого уровня, после которого останавливается. Философских выводов из этого своего тезиса не сделал, зато их сделал Карл Маркс, который понял, что этот тезис однозначно говорит о том, что капитализм, как надстройка над системой углубления разделения труда, конечен … Поскольку ограничены размеры Земли. И, значит, нужно думать о том, что будет «после капитализма». Отметим здесь, кстати, что рост численности населения Земли здесь не может разорвать ограничения размеров системы, поскольку этот рост недостаточно быстро протекает.
Соответственно, Маркс все свои силы бросил на то, чтобы понять, что будет «после капитализма», и, главное, какой механизм будет отвечать за процесс перехода. Он сделал ставку на масштаб обобществлении уровня производства и именно в этом направлении строилась вся политэкономия марксизма. Помните, из советских школ: сначала капитализм, потом — госкапитализм и империализм, а потом — революция и захват госмонополий, который и приведет к построению коммунизма. Однако реальный опыт реализации этой программы к успеху не привел.
Причин может быть много — и то, что в царской России еще и капитализма-то толком не было, не говоря уже о тотальных монополиях в экономике, и то, что по Марксу и его последователям революция должна была победить во всех странах, а не только в одной … Да и много еще чего. Но самое главное — с точки зрения нашей теории, в реальности не получилось никакого нового механизма экономического развития, история России/СССР 1917-30 гг. показала, что модель осталась прежней — изменилась только система управления и перераспределения. На мировом уровне СССР выступал как государство-корпорация, полностью подчиняясь старым экономическим законам.
Но еще до создания СССР, пользуясь тем, что методологически все было сделано очень правильно, единым философским языком и в рамках единого подхода, марксисты описали всю общественную жизнь человека, от Адама до наших дней. Разумеется, много где к этому описанию были вопросы, однако этот единый подход оказался настолько привлекательным, что автоматически выводил все общественные науки на обсуждение конца капитализма. И это не могло понравиться капиталистам. Которые, соответственно, профинансировали альтернативную концепцию общественной жизни.
Поскольку, в отличие от Маркса и его последователей, у них не было единого методологического подхода, получилось довольно мозаичная картинка. Социологию взяли от Вебера, историю вообще переписывали десятки раз, последняя ее версия хорошо видна по концепции истории II Мировой войны, которую, якобы, «свободный мир» вел против двух «тоталитарных диктаторов» — Сталина и Гитлера. Это у них уже даже в школах проходят. Я даже не буду эту концепцию комментировать, поскольку, есть у меня версия, лет через десять и она сменится. А вот в экономической науке нужно было придумать альтернативу политэкономии, получившей сильный марксистский крен. Для чего и был придуман экономиксизм.
Поскольку главный его смысл — идеологическое противостояние марксистской политэкономии, с ее концом капитализма, то эта, последняя тема, в экономиксизме жестко табуируется. Как следствие, тема углубления разделения труда тоже не очень приветствуется. Вообще, экономиксизм — это, скорее, движение (точнее, попытка движения) от микроэкономики, то есть теории фирмы и поведения человека-потребителя, к макро. Кстати, соответствующий путь в экономиксизме та к и не пройден и откуда собственно берется потребитель — тоже не очень ясно. Наиболее оголтелые либералы тут исходят их субъективного идеализа: нравится, значит покупают, но с точки зрения управления экономикой это просто тяжелый бред.
Отметим, что исследования в области глобального разделение труда (в отличие от регионального и отраслевого) не очень поощрялись и в марксизме ХХ века, поскольку в самом его начале схлестнулись Ленин и Роза Люксембург, которая, в некотором смысле, первой пошла по нашему пути. Выиграл, как известно, Ленин, почему соответствующие исследования и не были особо популярны.
Так вот, самый главный наш вклад в развитие экономики, который, по большей части, принадлежит Олегу Вадимовичу Григорьеву, состоит в том, что в качестве базового процесса развития экономики взято углубление разделения труда. Отметим, что то, что в современной модели развитие это и есть углубление разделения труда, понимали , как я не раз писал, еще в начале XVII века, однако затем это понимание было сильно «размыто», в том числе, по причинам, указанным выше. Сделаю и еще одно замечание, по поводу строгих определений. Я не являюсь академическим экономистом, поэтому меня лично вполне устраивает интуитивное понимание этого процесса. А с определениями — это к Олегу Григорьеву, он сможет дать качественное определение, вписанное в весь канон экономической мысли.
Как только, в конце 90-х годов (а познакомились мы с Олегом в 1994 году, причем, как ни странно, в США), нам стало понятно, что мы находимся на пороге остановки развития, мы немножко разделились в своих исследованиях. Олег начал изучать аналогичные кризисы падения эффективности капитала, которые происходили ранее, а я попытался разобраться, в чем и как он проявляется в сегодняшних США. Именно из этого вышла работа 2001 года, которая была доложена на Чаяновских чтениях в РГГУ в начале 2002 года, в которой и было показано, что в США жесточайший (сравнимый с кризисом начала 30-х годов прошлого века) структурный кризис.
В рамках этого исследования был, заодно, показан и самый главны структурный перекос, который «отвечает» за развитие кризиса и его масштаб: несоответствие объема потребления реально располагаемым доходам конечных потребителей. Слово «конечных» здесь принципиально — если включать и промежуточное потребление, то масштаб диспропорций резк сокращается, что создает иллюзию благополучия. Здесь же мы разобрались и в механизме стимулирования спроса.
Олег Григорьев в это же время создавал теория «технологических зон» — то есть изучал, как на практике претворяется концепция Адама Смита о необходимости расширения «воспроизводственного контура» самодостаточных систем разделения труда по мере достижения предельно эффективных масштабов разделения труда. Именно в этот момент мы сформулировали тезис о неизбежном росте рисков производителя при росте уровня разделения труда и о механизмах снижения этих рисков, к которым относится и кредитование, и расширение рынков, и прямого стимулирования частного и государственного спроса.
Из этих исследования можно сделать вывод о масштабе кризиса и о механизмах продления существующей ситуации — однако моло что можно сказать о точных сроках кризиса. Зато, понимание того, что спрос будет падать, а это неминуемо приведет к уменьшению уровня разделения труда, и привело к концепции «валютных зон» — то есть пониманию того,что инфраструктура единой системы разделения труда станет слишком дорогой при общем сокращении спроса. Это, в некотором смысле, обратный процесс к тому, который описывал А.Смит, когда снижение уровня разделения труда почти неминуемо приводит к распаду единой системы на несколько.
Отдельно, с участием Сергея Гавриленкова и некоторых других своих товарищей, я попытался дать другую, отличную от марксизма систему описания общественных изменения в истории человечества. Так родилась теория глобальных проектов, которая, как мне кажется, может облегчить поиск посткризисных процессов развития, хотя и она пока точного ответа не дает. Кроме того, эта теория — уже не совсем экономика. В любом случае, мне кажется имеет смысл повторить основные тезисы нашего вклада в экономическую науку:
использование разделения труда как базового параметра, описывающего развитие современной экономики; описание особенностей структурного кризиса, возникающего по мере увеличения рисков производителя в рамках фиксированных систем разделения труда; описание главной структурной диспропорции кризисов падения эффективности капитала — спроса и доходов конечных потребителей; описание развития экономических систем в рамках современной парадигмы развития — теория «технологических зон».И мне кажется, что это не так уж и мало, достаточно для того, чтобы то течение экономической мысли, которое мы развиваем, получило отдельное название: «неокономика». Другое дело, что современная экономическая наука, точнее, экономиксизм, поскольку от политэкономии мало что осталось, никогда с этим нашим вкладом не смирятся и его не признают.
