Как я и обещал, пишу краткую заметку для раздела «Ликбез», посвященную истории и экономическому смыслу Федеральной резервной системы США (ФРС). Дело в том, что победа Дональда Трампа очень возбудила те силы в мире вообще и в США в частности, которые давно «крошили булочку» на ФРС. Наиболее известен из этой группы бывший конгрессмен Рон Пол (и его сын сенатор Рэнд Пол), но вообще она довольно многочисленная.
Я ни в коем случае не оспариваю многие их позиции и, кстати, считаю, что к конспирологическим их, во многом, отнесли не по объективным причинам, а по причине активной пропаганды банкиров, которым страшно не нравится, когда кто-то со стороны начинает лезть в их внутреннюю «кухню». Но в любом случае, именно эта пропаганда, вкупе с другими методами, которые во многих случаях трудно назвать законными и уж точно — приличными, сделало противников мировой финансовой элиты (как будет видно, это наиболее правильное название группы максимально широких бенефициаров этой структуры) людьми достаточно резкими или, выражаясь модным сегодня словом, неполиткорретными. Я же, как экономист, должен смотреть на ситуацию как можно более трезво, и это свой взгляд сейчас попытаюсь продемонстрировать.
Начну с базового понятия: модели капиталистического развития. Суть его — в углублении разделения труда, что увеличивает производительность труда и, тем самым, добавленную стоимость, создаваемую в рамках конкретной экономической системы. Как всегда, бесплатный сыр бывает только в мышеловке, поэтому рост углубление разделения труда ведет к серьезной проблеме — повышению рисков конкретных производителей. Попытаюсь продемонстрировать эту мысль на самом простом примере.
Пусть у нас есть производство некоторого продукта, в технологическую цепочку которого входит 10 операций. Мы предполагаем, что все 10 этих операций делают разные компании и что конечная прибыль при продаже этого продукта — 200 монет. Тогда, в соответствии с гипотезой о совершенной конкуренции, эта прибыль распределяется по всей цепочке поровну, все участники цепочки получают по 20 монет. Разумеется, нужно учесть, что не все технологические операции одинаковы, что некоторые производства являются побочными процессами от некоторых очень крупных производств, которые могут «выдавливать» в свою пользу большую прибыль, и так далее, и ему подобное, но, как я уже упоминал, речь идет о самом сильном упрощении.
Теперь пусть у нас идет научно-технический прогресс и вместо 10 операций стало 20. Фирмы тоже разделились (специализация повышает эффективность), но общая производительность выросла, так что выросла и прибыль. Не в два раза, конечно, но пусть в полтора, то есть тепер составляет 300 монет. Или, иначе, 15 монет на каждую фирму … То есть — совокупная прибыль упала на 25% …
Разумеется, можно часами говорить об упрощениях — но, право слово, они не больше, чем при написании формулы Фишера. Так что делаем простой и ясный вывод: углубление разделения труда увеличивает рисков для каждого конкретного производителя (а для крупных корпораций — для каждого из элементов их бизнеса). Что это значит? Это значит, что главная проблема хозяйственного управления при капитализме — снижение рисков, которые непрерывно растут в процессе борьбы за эффективность и конкуренцию. Кстати, именно по этой причине монополии часто не стремятся к внедрению инноваций — риски при этом растут, а выигрыш относителен, поскольку конкурентов нет.
Именно так и развивался капитализм в XVIII-XIX — главным процессом тут было снижение рисков за счет расширения рынков (продажи готовой продукции, поисков новых источников дешевого сырья, новых источников рабочей силы и так далее). Но к концу XIX века все эти источники (в большом масштабе, локальные возможности снижения рисков, конечно, остались) были исчерпаны. И начались серьезные проблемы.
С одной стороны, банки видели, что риски производителей растут, что для них означало, что все больше заемщиков не возвращаются кредиты. То есть — что ставку кредита нужно повышать, просто чтобы компенсировать невозвраты. С другой, производители требовали снижения ставки, поскольку для них снижение рисков означало, что падают прибыли и их нужно снижать за счет снижения издержек (в том числе, выплат по долгам). В какой-то момент у самых слабых участников рынка начался кризис ликвидности — как у банков (которым стали отдавать критически мало), так и у производителей (которым перестали давать кредиты на пополнение оборотных средств).
Отметим, что в то время действовал «золотой стандарт», количество денег в экономике было фиксированным, что сильно обостряло кризисные процессы по сравнению с сегодняшним днем и резко ускоряло соответствующие процессы. А банки были индивидуальными, независимыми структурами, работающие на свой страх и риск. При этом, поскольку соответствующей макротеории еще не было, у них было четкое ощущение, что все дело в том, что начинается обычный циклический кризис и главное — пережить те максимум пару лет, в течение которых он будет продолжаться.
В такой ситуации главная задача — получить ликвидность, а самый простой способ это сделать для банков — межбанковский кредит. Соответственно, поскольку в начале ХХ века «циклический» кризиса никак не проходил (в нашей теории, для которой мы с Денисом Рашей придумали название «неокономика», которое затем было монополизировано О.Григорьевым), в 1907-08 годах начался серьезный кризис банковской ликвидности. Он подробно описан в литературе (например, в нашей книге «Лестница в небо» или у Сергей Егишянца в «Тупиках глобализации»), но суть решения состояла в том, что под руководством Джи.Пи.Моргана был произведен взаимозачет, а затем он, личными деньгами, закрыл оставшуюся «дырку» в общем балансе банковской системы. А затем было принято решение, что необходим институт, которые такую операцию («рефинансирование») проводил бы на регулярной основе. Этим институтом и стала РФС, созданная в конце 1913 года.
Нас сейчас не интересуют элитные, коммерческие и прочие аспекты создания и функционирования ФРС, их можно прочесть в других источниках, в том числе тех, которые я выше упоминал. Я хочу сказать о принципиальной экономической задаче которую решала ФРС: она представляет собой новый этаж финансовой инфраструктуры, ее надстройку, целью которой является снять часть рисков с банков, которые, в свою очередь, снимают часть рисков с производителей, путем выдачи кредитов. Через рефинансирование. Кроме того, ФРС контролирует активность отдельных банков, которые пытаются снизить свои риски самостоятельно, через механизм финансовых спекуляций и выпуска все более сложных финансовых инструментов.
Именно создание ФРС позволило США организовать рост 20-х годов — когда и этот механизм был исчерпан. Для его расширения в 1944 году была проведена Бреттон-Вудская конференция, которая институционализировала расширения сферы оборота доллара на бывшую территорию суверенных валют, фунта стерлингов, японской иены и немецкой марки (последние три — частично, поскольку часть их территории отошла Советской зоне, где валютой был рубль). Этого потенциала хватило до начала 70-х годов прошлого века.
Затем наступил новый кризис и вот здесь ФРС, для которой были исчерпаны механизмы поддержки производства, а Советский Союз, «великий и ужасный» продолжал нависать над капиталистическим миром, начала (после 15 августа 1971 года, когда президент США Ричард Никсон, «временно», разумеется, отменил привязку доллара к золоту), начала необеспеченную денежную эмиссию. В США началась серьезная инфляция.
Поскольку СССР не стал форсировать выигрыш в «соревновании двух систем», Запад получил передышку и разработал новых механизм стимулирования производства и запуска новой «технологической волны» (которую потом назвали «информационная революция»). Суть его состояла в том, что банки за счет эмиссионной поддержки начали кредитовать частный спрос, вначале в США, а затем и по всему Западу. При этом для того, чтобы оттянуть срок неизбежного роста долга выше критических значений, для домохлзяйств концепцию возврата долга заменили на концепцию его рефинансирования (как для государств). Беда в том, что работает эта концепция только на фоне снижения стоимости кредита.
Результаты известны: средний долг американских домохозяйств вырос, примерно, в два раза по отношению к их годовому доходу (с 60 до 120%), ставка ФРС упала до нуля. А вот доходы домохозяйств (на фоне растущих расходов) остались на уровне конца 50-х годов (упали в 70-е годы), по покупательной способности, разумеется. Кризис возобновился в 2008 году — когда домохозяйства не смогли обслуживать свой долг даже по крайне низким ставкам.
В этот момент ситуацию опять спасла ФРС — через эмиссию. Но этот механизм работал только до 2014 года, пока менялась структура денежной массы (кредитный мультипликатор упал с 17 до 4, при одновременном росте наличной денежной массы с 0.8 трлн. долларов до 3.3 триллионов, то есть в те же 4 раза, что упал мультипликатор). А затем начались проблемы …
Но еще до 2014 года мировая финансовая элита (которая повысила долю прибыли в экономике, которую перераспределяет в свою пользу с 5% до II Мировой войны до 10% послед Б.-В. конференции, 20% в начале 70-х и до 70% перед началом кризиса 2008 года) решила повторить тот фокус, который прошел в 1913 году, и создать «новую» ФРС, на этот раз не на национальном, а на мировом уровне.
Проект этот получил название «центробанка центробанков» и вполне успешно продвигался на уровне G8 и G20. До тех пор, пока в июне 2011 года не случилось «дело Стросс-Кана». После чего о выводе главного эмиссионного центра из-под национального суверенитета и речи больше не было. Но доля финансового сектора в перераспределении прибыли упала уже до 35%, что, конечно, невероятно много для нормальной экономики, но крайне мало для банков. Так что коллизии будут продолжаться, что хорошо видно на примере победы на президентских выборах в США Дональда Трампа.
В общем, вывод можно сделать один: развитие ФРС и связанных с ним структур (банков) стало следствием проблем базового механизма развития капитализма, углубления разделения труда. И риски для производителей сегодня много выше, чем были 100 лет назад, когда ФРС создавалась, а это значит, что ликвидация этой организации возможна только в рамках создания альтернативных механизмов их компенсации. Или же нам нужно вернуться в рамках технологий на уровень конца XIX века, когда удавалось обходится без подобных структур.
Любой более или менее адекватный анализ предложений по ликвидации или серьезной адаптации ФРС должен исходить из подобного понимания ситуации. ФРС, прежде всего, это экономический механизм и не нужно путать политический и элитные спекуляции на его функциях и задачах, с самими этими задачами. Последние никто отменить не может и отказ от их решения неминуемо приведет к серьезнейшей деградации современной экономической и технологической системы.
