В начале декабря в культурном центре ЗИЛ состоялась лекция Ярослава Бахметьева, преподавателя кафедры политического поведения факультета прикладной политологии Высшей школы экономики, «Реалии и перспективы идеологии в России». Речь шла о формировании национальной идеи, о том, как наследие двух империй переосмысливается и почему отсылки к нему не работают в сегодняшнем патриотическом дискурсе. Slon приводит текст выступления с небольшими сокращениями. Процесс нацстроительства в России начался в постсоветский период, и сегодня его результат уже можно рассматривать как некое подобие здания, фундаментом которого стало наследие как минимум двух империй – Российской и неклассической советской. Что досталось нам от царского периода? Прежде всего – территория, тело империи, плюс некая идентификационная составляющая. Российская империя по сути была империей православной. Идентификация внутри нее происходила в первую очередь по вере – православный ты или нет («немец», папист, басурманин). Православные были явно в фаворе, хотя по отношению к государю все оказывались в одинаковом положении его детей, холопов, подданных. А вот концепт «русскости» начинает встречаться лишь в конце XIX – начале XX веков.
Теперь взглянем на наследие советской империи. Оставим в стороне материальную сторону вопроса – немыслимую гору ядерных ракет и долгов. Наибольшие потери после Второй мировой, сталинских репрессий, гонки вооружений. И что русскоязычная общность получила после развала Союза? Нет, отнюдь не ожидаемую благодарность от дорогих соседей: они не только отделились, но и разбежались, закрылись, а многие еще и начали переговоры с бывшими врагами. Отсюда берет начало тренд обиды на всех вокруг как составная часть русской ментальности.
Второй аспект – голод этнического «я». У меня есть гипотеза: именно русская нация сама себя никогда не строила. Изначально были разбросанные славянские протогосударства, затем союзы славянских племен, империя славян, а потом все это превратилось в православную империю. Далее – СССР и его распад. В этом историческом ряду мы не видим концепта русских – они никогда сами себе государство не строили. И вот наконец собрались и решили попробовать себя осознать. Всем соседям сказали: «А теперь отстаньте от нас, мы порефлексируем и попробуем выдать национальную идею». Причем сказали это не только бывшим союзным республикам, но и народам внутри РСФСР.
Третий момент – так называемый этнополитический маятник. Сложно понять, кто первым его запустил. В СССР при существовавшем идеологическом обруче любые национальные конфликты сдерживались, и маятник был просто привязан. В середине 1980-х обруч треснул, маятник резко качнулся и ударил по Кавказу – начались армяно-азербайжданские конфликты. Потом он отскочил обратно, распался Союз, пошел парад суверенитетов в РФ. Таким вот образом, качаясь туда и обратно, маятник накалял обстановку в отношениях с этническими меньшинствами.
Наконец, четвертый пункт – это проигрыш в холодной войне. Это причина не именно национализма, а скорее всяких разочарований в идее великодержавности и регионального лидерства. Образ врага сконструировался сам собой. До сих пор, согласно социологическим опросам, в топе врагов лидируют США, НАТО и в принципе Запад. Китай, арабский мир, разрушившие экономику либералы, неокоммунисты, евреи – все они явно проигрывают.
Эти четыре концепта – историко-цивилизационные причины русского национализма. Стремление создать русскую нацию, вообще говоря, позитивно, однако у национализма есть и обратная сторона – стихийная ксенофобия. Ее обусловливают факторы различного характера.
Экономические. После распада Союза экономическая специализация регионов и республик сыграла с ними злую шутку: стало выгоднее приезжать на заработки в Россию. Стереотип «мигранты отбирают рабочие места у местного населения» очень крепок. Однако это скорее миф: мигранты устраиваются на неинтересные местным рабочие места.Психологические. Это стандартная установка – во всех неудачах винить кого угодно, только не себя. У человека есть некие круги доверия, и на самой дальней границе – наименее понятные люди, чуждые по культуре и языку. Они, может, и неплохие, но непонятные.Криминогенные. В мегаполисах преступность – прежде всего этническая. Такие банды действительно существовали, они изначально сложились в силу каких-то субъективных причин, а потом расширялись за счет новых приезжих, грубо говоря, по экономическим причинам. Малообразованные мигранты, приезжающие на черную работу, узнавали о подобных криминальных структурах и быстро понимали, что вести преступный образ жизни куда прибыльнее. Впрочем, подобные этнические банды были вытеснены местной преступностью, по крайней мере в мегаполисах, примерно к середине 2000-х.Санитарные. По сравнению с вышеперечисленными факторами, это не такой уж и стереотип. Многие мигранты действительно живут в условиях антисанитарии, что определенно создает проблемы в условиях многомиллионного города.
Все вышеописанные факторы – причины ксенофобии, истоки национализма. Это стройматериал, кирпичики, на которые накладывается идеологический концепт. Какова же стратегия нацстроительства в данной ситуации? Вот некоторые ее компоненты:
— конструирование дискурса о нации, обозначение траектории развития идеологии;- построение патриотизма, любви к отечеству;- образ врага, который уже имеется;- популизм;- объективная проблема мигрантов; аспект, который появился неожиданно, политическая элита не рассчитывала включать его в орбиту нацстроительства.
В первые постсоветские годы тема нации особо не поднималась. У администрации Ельцина были проблемы поважнее – сепаратизм, экономические трудности. Бросив клич «берите суверенитета столько, сколько сможете унести», Ельцин на время снизил остроту национального вопроса. Первым министром Комитета по национальным вопросам был Валерий Тишков – наш авторитетнейший академик, большой фанат конструктивизма в подобных вещах. Возможно даже, что ельцинское обращение «дорогие россияне» было не совсем авторской придумкой президента, хотя складывается ощущение, что в девяностые нация «россиян» существовала лишь в голове Бориса Николаевича, так как он к ней периодически обращался.
Примерно ко второму сроку Путина вопрос о нации действительно встал. Экономическая ситуация, допустим, улучшилась; стабилизировалось и положение в регионах. Но вот идеологически, имиджево и с точки зрения легитимности власть постоянно получала удары, показывавшие абсолютную неэффективность госаппарата, – вторая чеченская кампания, теракты в Москве, «Норд-Ост», «Курск», Беслан. Личный имидж Путина покрывал многие ошибки. И вот его администрация решила прибегнуть к концепту нацстроительства. Иными словами, это решение шло сверху.
Начнем с популизма. К националистам можно отнести многих политиков и государственных деятелей, они выражают или националистические радикальные взгляды, или великодержавные шовинистические, или же откровенную имперскость. Меньше всего кто-либо говорит о государстве-нации, отождествляя нацию с обществом. Владимир Жириновский, Эдуард Лимонов, Дмитрий Рогозин, Михаил Леонтьев, Александр Дугин, Александр Проханов, Сергей Глазьев – все это политики-популисты. Почему это популизм? Да ни один из этих политических деятелей, прибегая к националистической риторике, в действительности даже не приблизился к реальной идеологии национализма. Эти концепты использовались ими просто для получения политических очков, и мы можем видеть, что «эта штука работает». Дугин до сих пор является признанным экспертом, профессором МГУ, у него там целый научный центр. Про Владимира Вольфовича и говорить нечего, ядерный электорат остается с ним, несмотря ни на что. Дмитрий Рогозин – наверное, один из самых перспективных националистических политиков. Сначала он получил неплохую дипломатическую должность, ныне же назначен вице-премьером, причем скорее для того, чтобы убрать возможного претендента на создание националистической идеологии. Сергей Глазьев – представитель посткоммунистической риторики, довольно имперской по своему характеру, является советником президента, сейчас много выступает в связи с ситуацией на Украине, и его недавнее интервью на «Дожде» можно поместить в рамку как пример имперской риторики и демонстрации аппетитов России. Популизм работал раньше, работает он и сейчас.
Патриотизм. До сих пор его хотят выстроить. Возьмем очень странный недавний указ президента о расширении использования государственной символики в школах. Сложно понять, что тут подразумевается – петь на переменах гимн, выкрасить парты в цвета флага? Риторика патриотического воспитания молодежи присутствует повсеместно, усиливается православный компонент в школах, принимается решение о едином учебнике истории. Несмотря на все эти ухищрения, количество зигующих школьников на последнем «Русском марше», степень их неадекватности и зомбированности вызывали, мягко говоря, опасения.
Проблема патриотизма в том, что, будучи консервативной идеологией, он апеллирует к сохранению некоего уникального культурного наследия отечества. Огромное культурное наследие есть у языческой, а затем православной Руси, Российской империи; геополитическое наследие – у Советского Союза. И действительно – весь патриотизм в современном дискурсе строится на повторении почти в мантровом стиле факта победы над фашистской Германией. Ну и полетов в космос, разумеется. Упоминаются и события досоветского периода, недавняя выставка в Манеже по Романовым – яркий тому пример: идеальные и величайшие государи, и кто бы ни выступал против их курса, он выступал против страны вообще, цивилизации и православия. Чем гордиться современной России – пока как-то неясно. Любопытно посмотреть на будущую Олимпиаду – насколько она станет глобализирующим, представляющим имидж России на мировой арене проектом для укрепления патриотизма.
В 2005–2006 годах российская власть приняла на вооружение концепцию суверенной демократии. Суверенность понимается как изолированность, наличие уникального пути; многонациональный российский народ прекрасен в своем многообразии, нелепо мыслить всю общность без каждого культурного самородка. Идея особого пути к настоящему времени явно укоренилась. А вот то, что в концепции суверенной демократии упоминалась еще и нация, населением почему-то не было отрефлексировано. В этом плане у российского общества есть определенные проблемы с ценностями.
В итоге получилось здание, возведенное на рыхлом фундаменте наследия двух империй, со странным набором довольно неказистых кирпичей, скрепленных цементом из подобия идеологии патриотизма, основанного на былых достижениях. Четкой идеологии национализма пока не получилось ни у кого. Государство, может быть, и не пытается построить непосредственно национализм, но очевидно, что провластные структуры в принципе плохо работают с идеологией. Все, что за эти годы мы увидели от партии «Единая Россия», это «план Путина». Сами они заявляли, что у них идеология консервативного центризма, но, если копнуть глубже и проанализировать элементы, выходит что-то вроде экономического либерализма при социально-политическом консерватизме. Назвать это четкой идеологией сложно, это скорее политическая мифология – совокупность идеологем, мифов, стереотипов. До идеологии пока не дотягивает.
Кстати, хороший вопрос – нужна ли идеология нашему государству? В Конституции она пока запрещена. У крупнейших политических акторов идеология очевидно отсутствует. Плохо это или хорошо – сложно сказать однозначно.
Очевидно, что построить нацию не удалось. Построить идеологию тоже не получилось. Вместо нее в обществе существуют стихийная ксенофобия и представление об особом пути. Почва для патриотизма есть, однако событий и героев в современной России явно не хватает. Обострилась проблема федерализма. Имеющийся федерализм изначально был построен тоталитарным способом, и с течением времени он показал свою неадекватность. Комментарии респондентов о том, что у этнических меньшинств слишком много власти, являются реакцией на утрату национальными республиками собственно национальной специфики. Типичный пример – Хакасия, где хакасов осталось 13%, или Карелия, где карелов – 7–8%. Хотя в некоторых областях, особенно на Северном Кавказе, сохраняется ситуация закрепления положения элиты за номинально доминирующей в регионе культурной общностью. Проблема федерализма обострилась также и потому, что стал разгораться региональный национализм.
Напоследок следует коснуться еще нескольких важных вопросов. Вопрос о языке. Многие респонденты считают его решающим фактором в определении себя как русского/россиянина. Но возникает логичный вопрос: а что это за язык? Очевидно, что не «великий и могучий» литературный, сформировавшийся в конце XVIII – начале XIX века, а совершенно новый, искусственно измененный в условиях виртуальной эпохи. Достаточно ли его, чтобы построить некую новую идентичность, – это хороший вопрос, его стоит адресовать филологам.
Вопрос об этносе. А что если попытаться строить не российскую, а русскую нацию? Но стоит лишь взглянуть на карту проживанию русского этноса, и сразу становится понятно, что государства из этого явно не слепить.
Вопрос восприятия ценностей. Говоря о государстве, о том, что же такое великая Россия, население считает, что важны не столько внешний статус и территориальное положение, сколько удобство и комфортная жизнь, которую может обеспечить это государство. Очевидно, что населению важен не вопрос нации, а способность государства эффективно устранять противоречия между культурными общностями.
Проблема внешних мигрантов. Здесь надо упомянуть про приготовленный проект государственной национальной политики, который писался три года и до сих пор обсуждается. Его цели: укрепление многонационального народа при сохранении культурного разнообразия, да еще и с адаптацией и интеграцией внешних мигрантов. Какая-то несуразица, путаница в миграционной и культурной политике.
В общем, в результате предпринятой попытки нацстроительства осталось больше вопросов, чем ответов. Что же все-таки получилось, если не нация? И на чем вообще может быть построена нация в России? Язык, этнос, образ врага? Если не на этих ценностях, то на каких? Второй по степени гадостности вопрос – нужна ли вообще нация? Правящий класс пытался построить нацию, но правильным ли был исходный посыл, правильной ли была мотивация? Первый же по степени гадостности вопрос – необходимость РФ как таковой, но в политике его всегда тщательно обходят стороной.
