Если внимательно смотреть на описание мирового экономического кризиса в публичном пространстве (в том числе в интервью руководителей денежных властей различных стран), можно отметить ряд интересных обстоятельств. Первое из них — очень большое количество ошибок.
В качестве типичной можно отметить рассуждения главы ФРС Пауэлла, который осенью 2021 года многократно отмечал, что рост инфляции является «локальным выплеском» и очень скоро «сойдет на нет». В реальности инфляция росла до июня 2022 года (то есть почти год), и ее снижение было вызвано достаточно резким ужесточением денежно-кредитной политики (в том числе повышением учетной ставки). Другой пример — уверенность многих руководителей денежных властей, в первую очередь ФРС США и ЕЦБ, что повышение ставки приведет инфляцию в норму, то есть к значению, не превышающему 2% в год. Как известно, несмотря на все усилия денежных властей, инфляция в тех же США не опустилась ниже 6–7%. При этом в текущих условиях совершенно непонятно, как ее можно снижать дальше, поскольку с января 2023 года (то есть еще до банковского кризиса) наметилась явная тенденция к ее росту. Что будет к концу весны, как себя проявят выданные банкам кредиты — большой вопрос, но то, что они инфляцию не уменьшат, совершенно очевидно.
Второе обстоятельство: практически все эксперты перестали говорить о причинах кризиса. Если на первом этапе его развития, летом — осенью 2021 года, много говорилось о начинающемся циклическом кризисе, возможном начале рецессии, то сегодня эти разговоры сильно затихли. Причины очевидны: текущие события совершенно не укладываются в логику циклического кризиса.
По этой причине начинаются поиски внеэкономических причин (коверный карантин, «российская агрессия», политическая экспансия Китая), однако это, скорее, попытки ответа на вопрос «Кто виноват?», а не «В чем причина?» и «Что делать?». В то же время искать методы борьбы с явлением, которое явно не осознано в рамках финансово-экономического мейнстрима, достаточно наивно, тут куда больше вероятность кризис углубить, чем нащупать из него выход.
Третье обстоятельство связано со спецификой развития кризиса, которое, собственно, сильнее всего его отличает от циклического. Последний довольно быстро нарастает, но в минимальной точке находится очень недолго, сменяется ростом. Нынешний кризис выглядит иначе: с одной стороны, он идет очень ровно, не ускоряясь, но и не замедляясь. С другой — все попытки исправить моменты, связанные с наиболее яркими его проявлениями (например, инфляцией весны
2022 года), приводят лишь к тому, что он начинает усиливаться в других секторах экономики. Например, в США с осени явно стагнирует строительный и промышленный сектора.
Такое поведение экономики существующими макроэкономическими моделями не описывается, что создает серьезные проблемы: любые прогнозы довольно быстро начинают противоречить реальности. А поскольку модели выстроены в соответствии с доминирующей либеральной теорией, никакого эффекта их коррекция не дает, здесь нужно принципиально
менять теорию.
На все это накладывается крайне серьезная проблема с системой управления финансами и экономикой. Дело в том, что с начала 80-х годов, появления «рейганомики», доминирует лишь один инструмент стимулирования экономики. Напомним, что главным механизмом «рейганомики» стало кредитное стимулирование частного спроса с помощью рефинансирования частного долга в условиях постоянного снижения стоимости кредита.
В частности, средний долг американского домохозяйства с 1981-го по конец 2008 года (начало IV ПЭК-кризиса, см. ниже) вырос с 60% реально располагаемых доходов до более чем 130%, а учетная ставка снизилась с 18% до фактически нуля. Покупательная способность средней зарплаты в США была на конец 2008 года на уровне середины 50-х годов прошлого века. С тех пор речь шла не о системном изменении ситуации, а только о затыкании дыр, ресурс на которое оказался исчерпан к концу 2019 года (см. М. Хазин «Воспоминания о будущем. Идеи современной экономики». М., 2019).
Если описать механизм рейганомики не в финансовых, а в экономических терминах, то можно его обозначить так: рост добавленной стоимости осуществлялся за счет перераспределения эмиссионных долларов. Поскольку этот ресурс на тот момент казался неограниченным, а главной политической задачей было сокрушение СССР (после которого, в 1991 году, казалось, что политические риски для западного мира вообще исчезли), вся система управления экономикой и финансами была перестроена под этот механизм.
В результате сегодня все попытки как-то адаптировать экономику под реальные проблемы ограничиваются тем, что система управления понимает только один инструмент: усиление или ограничение эмиссии. При этом различные сектора экономики имеют совершенно разную чувствительность к эмиссии, что хорошо видно по банковскому кризису марта
2023 года. Сегодня уже окончательно стало понятно, что этот кризис носил абсолютно рукотворный характер и его единственной целью было добиться политического разрешения
на эмиссию денег в пользу банковского (финансового) сектора.
Поскольку с точки зрения финансово-политической главной проблемой является высокая инфляция (которая обесценивает доходы домохозяйств и приводит к снижению уровня
жизни), весной 2021 года было принято политическое решение по борьбе с ростом цен. Но поскольку необходимый для этого масштаб ужесточения ДКП оказался явно выше предварительных оценок, финансовый сектор начал борьбу за свои права. Поскольку именно он доминирует последние десятилетия в части контроля над институтами экономического управления, результат не замедлил проявиться: за две недели марта только в США было предоставлено финансовому сектору более $400 млрд, рекордную в истории сумму.
Да, теоретически эти деньги даны в кредит, однако не нужно лелеять иллюзии, что если банкам это будет необходимо, кредиты будут пролонгированы «до без конца». Фактически аргумент, который был предъявлен для достижения такого результата (мы сейчас не имеем в виду публичные рассуждения), был простейшим: если рухнет банковская система, начнется
катастрофа, а единственный инструмент поддержки, как мы и отметили, это эмиссия. Что и было исполнено.
Сложившаяся к 2008 году ситуация была описана в теории, разработанной рядом российских экономистов (О. Григорьев, А. Кобяков, М. Хазин) за последние 25 лет. Подробно
она описана в книгах А. Кобякова и М. Хазина («Закат империи доллара и конец Pax Americana» 2003 года) и упомянутой выше книги М. Хазина 2019 года. Можно также отметить книгу
О. Григорьева «Эпоха роста. Лекции по неокономике. Расцвет и упадок мировой экономической системы», 2016 год. В соответствии с этой теорией, в 2008 году начался IV кризис падения
эффективности капитала (ПЭК-кризис), что привело к началу лета 2021 года структурного кризиса мировой экономики.
Специфика структурного кризиса — несоответствие базовых параметров экономики друг другу, нахождение ее в крайне неравновесном состоянии. Разумеется, для того, чтобы поддерживать экономику в таком состоянии, нужно тратить все время возрастающий ресурс, которым стала как раз эмиссия доллара. И когда масштаб нарушения равновесия превысил возможности их компенсации за счет эмиссии — начался кризис.
Главным несоответствием современной экономики является несоответствие того объема доходов, который может дать экономика домохозяйствам их расходам на следующем этапе экономического цикла. Недостающая часть как раз и компенсируется перераспределенными эмиссионными долларами, но этот объем в наиболее развитых странах (США, Западная Европа, Китай) достиг 25% их ВВП, что в 1,5–2 раза превышает потенциальный масштаб II ПЭК-кризиса в 1930–1932 годах.
Именно этот кризис наиболее похож на современный, хотя сейчас он и идет не по дефляционному, как тогда, а по инфляционному сценарию. Именно по этой причине тогда обвал
финансовых рынков предшествовал началу структурного кризиса (октябрь 1929-го и март — апрель 1930 года соответственно), а сейчас структурный кризис уже начался, а обвала рынков
еще не было. Но тогда кризис шел по классическому структурному сценарию: около 1% ВВП в месяц или 10% в год. Кризис шел почти три года, и в результате ВВП США упал
примерно на 30% (точнее сказать невозможно из-за отсутствия адекватной статистики), а уровень жизни населения — примерно на 40%. При этом структурные искажения (той же природы, что и сегодня) составляли тогда около 15% ВВП. Как показывают оценки М. Хазина, совокупный спад ВВП составляет примерно удвоенную величину главного структурного дисбаланса, который, как уже отмечалось выше, составляет около 25% ВВП.
Структурный кризис очень сложно остановить, и сегодня в США, по итогам 2022 года, он составляет примерно 8% ВВП. Для того чтобы скрыть масштаб падения, используют многочисленные статистические изыски, главным из которых является занижение инфляции. Кроме того, нужно учесть, что реальный ВВП США вряд ли превышает $15 трлн (чуть меньше, чем у Китая, у которого $16 трлн), все остальное — переведенная бухгалтерскими методами в добавленную стоимость капитализация фиктивных финансовых активов.
По мере развития кризиса будет резко падать эта фиктивная составляющая, особенно ярко это проявится на момент практически неизбежного обвала финансовых рынков (ну,
или начала гиперинфляции). А продолжительность кризиса будет составлять примерно 6–7 лет с момент его начала, то есть лета 2021 года. Иными словами, ожидать окончания кризиса
и его перехода в «величайшую» депрессию можно к началу — середине 2028 года. При этом нужно учесть, что кризис может усилиться за счет резкого сокращения масштаба той части мировой экономики, которая будет использовать доллар.
Разумеется, разработанная О. Григорьевым, А. Кобяковым, М. Хазиным и другими экономическая теория не прошла еще полной верификации, однако с появления первых книг прошло уже двадцать лет, и многие моменты, которые на тот момент казались достаточно резкими и экзотическими, сегодня проявились на практике. В связи с этим есть серьезные основания считать, что именно эта теория будет описывать кризисные процессы, происходящие в экономике.
Эта теория говорит о том, что принимаемые сегодня антикризисные меры, разработанные в рамках либеральной теории, не оказывают на развитие кризиса никакого влияния, они только оттягивают его развитие, углубляя одновременно дно кризиса. Скорее всего, с учетом отмеченной выше особенности базового механизма государственного управления экономикой (включать/выключать печатный станок), ни в США, ни в ЕС изменить ничего не получится. А вот другие регионы («валютные зоны» в терминологии Кобякова — Хазина) могут справиться с кризисом существенно быстрее.
В заключение можно только процитировать великого физика Людвига Больцмана: «Нет ничего практичнее хорошей теории». Для выхода из кризиса старая либеральная теория не годится точно, но возможно, что новая теория уже появилась.
